Цена 1 часа рабочей силы, как правило снижается.

Материал из m-17.info

Текущая версия на 19:39, 8 октября 2010

Материализм. Сущность Христианства /

Учение о творении исходит из юдаизма; оно есть ха­рактерное учение, основное учение иудейской религии. Лежащий в его основе принцип есть не столько принцип субъективности, сколько эгоизма. Учение о творении в его характерном значении возникает только тогда, когда че­ловек смотрит на природу как на практическое средство удовлетворения своей воли и потребностей и низводит ее в своем представлении на степень простого орудия, простого продукта воли. Бытие природы становится для него понятным, коль скоро он объясняет его самим собой, в своем смысле. Вопрос: откуда взялась природа или вселенная? — предполагает, собственно, удивление, вы­званное существованием мира, или другой вопрос: почему она есть? Но это удивление и этот вопрос возникают только там, где человек уже отделил себя от природы и сделал ее простым объектом воли. Автор «Книги пре­мудрости» (гл. 13) справедливо замечает, что «язычники не возвысились до понятия творца вследствие восхищения своего красотою мира». Для кого природа — прекрасное существо, тот видит цель и основание ее существования в ней самой и не может задаться вопросом: почему она существует. В его сознании и миросозерцании понятие природы отождествляется с понятием божества. Он убежден, что природа, действующая на его чувства, возникла, произошла, но не была сотворена в собственном смысле, в религиозном смысле, то есть она не есть произвольный продукт, изделие. Самый факт возникновения не заключает в себе, по его мнению, ничего дурного, нечистого, небожественного; он и богов своих считает существами сотворенными. Производительная сила яв­ляется в его глазах первой силой, и поэтому он считает основанием природы действительную, в его чувственном созерцании проявляющуюся, силу природы. Так мыслит человек, относящийся к миру эстетически или теорети­чески, ибо теоретическое созерцание первоначально есть эстетическое, эстетика есть первая философия, так он мыслит, отождествляя понятие мира с понятием космоса, красоты, божественности. Только там, где это созерцание одушевляло человека, могли зародиться и возникнуть мысли вроде следующего изречения Анаксагора: человек рожден для созерцания мира (1). Исходной точкой этой теории является гармония с миром. Субъективная дея­тельность, благодаря которой человек удовлетворяет себя и расширяет круг своих действий, сводится здесь к чувст­венной силе воображения. Удовлетворяя себя, человек оставляет здесь в покое природу, строя свои воздушные замки, свои поэтические космогонии исключительно на естественном материале. Если же человек, напротив, смотрит на мир с практической точки зрения и превращает эту практическую точку зрения даже в теоретическую, то он расходится с природой и превращает ее в покорного слугу своих эгоистических интересов, своего практического эгоизма. Теоретическим выражением этого эгоистического, практического взгляда, утверждающего, будто природа — ничто сама по себе, служит взгляд на природу или все­ленную как на нечто сделанное, сотворенное, как на про­дукт веления. Бог сказал: да будет свет! и был свет, то есть бог приказал: да будет мир! и он тотчас предстал по этому велению (2).

Высшим принципом для иудейства является утили­таризм, польза. Вера в особый божественный промысл есть характерная вера иудейства; вера в промысл есть вера в чудо; а вера в чудо предполагает взгляд на природу, как на объект произвола, эгоизма, низводящего природу только на степень средства к достижению произвольных целей. Вода расступается и смыкается подобно твердой массе, пыль превращается во вшей, жезл в змия, река — в кровь, скала - в родник воды; свет и тьма появляются одновременно на том же месте; солнце замедляет и изме­няет свое обращение. И все эти противоестественные яв­ления совершаются на пользу Израиля, по одному велению Иеговы, пекущегося только об Израиле; и они олицетво­ряют собой эгоизм израильского народа, исключающий все другие народы, олицетворяющий абсолютную нетер­пимость — тайну монотеизма.

Греки смотрели на природу теоретически; в гармони­ческом течении звезд им слышалась небесная музыка; они видели, как из пены всепорождающего океана вышла природа в образе Венеры Анадиомены. Израильтяне, напротив, относились к природе с точки зрения гастро­номии; всю прелесть природы они находили только в же­лудке; они познавали своего бога только в поедании манны. Грек занимался гуманитарными, свободными искусст­вами, философией; израильтянин не ушел дальше небез­выгодного изучения теологии. «Вечером вкушайте рыбу, а по утрам насыщайтесь хлебом и проникайтесь созна­нием, что я господь бог ваш" (3). «И положил Яков обет, сказав: если бог будет со мною и сохранит меня в пути, в который я иду, и даст мне хлеб есть и одежду одеться, и я в мире возвращусь к отцу моему, тогда будет господь моим богом» (4). Еда есть самый торжественный акт, как бы начало иудейской религии. В еде израильтянин празд­нует и повторяет акт творения; в момент еды человек при­знает природу вещью, ничтожной самой по себе. Когда семьдесят старейшин с Моисеем во главе взошли на гору и «увидели там бога, они стали пить и есть» (5). Таким образом, вид высшего существа возбудил в них только аппетит к еде.

Свои особенности евреи сохранили и до настоящего времени. Их принцип, их бог есть самый практический принцип в мире — эгоизм и притом эгоизм в форме ре­лигии. Эгоизм есть бог, не дающий своих слуг на посра­мление. Эгоизм есть по существу монотеизм, поскольку он имеет целью только одно — себя самого. Эгоизм объе­диняет, сосредоточивает человека на самом себе, дает ему твердый, цельный принцип жизни, но ограничивает его теоретически, так как делает его равнодушным ко всему, что не касается непосредственно его личного блага. Наука, как и искусство, возникает только из политеизма, ибо политеизм есть откровенное, прямодушное понимание всего прекрасного и доброго, понимание мира, вселенной. Греки устремляли взор свой в необъятный мир, чтобы расширить свой кругозор; а евреи во время молитвы еще теперь обращают взор к Иерусалиму. Одним словом, монотеистический эгоизм отнял у израильтян свободное теоретическое стремление и понимание. Соломон, несо­мненно, превосходил своим разумом и мудростью всех «детей востока» и говорил (рассуждал) «о деревьях, о ливанском кедре, о вырастающем из стены иссопе, о животных, пти­цах, червях и рыбах» (6), но зато он служил Иегове не от всего сердца. Соломон благоволил к чужим богам и жен­щинам; он разделял политеистический образ мыслей и вкусы. Повторяю: политеистический уклон есть основа науки и искусства.

Взгляд еврея на природу объясняет и взгляд его на ее происхождение. В том, как я объясняю себе происхождение какой-нибудь вещи, выражается только мое откровенное о ней мнение, мой взгляд на нее. Если я отношусь к ней презрительно, то и приписываю ей недостойное происхо­ждение. Некогда люди думали, что черви и насекомые происходят от падали и всяких нечистот. Презрительное отношение к насекомым было не следствием, а причиной того, что им приписывали нечистое происхождение. В гла­зах евреев природа была простым средством к достижению эгоистических целей, простым объектом воли. Но идеалом, кумиром эгоистической воли является такая воля, кото­рая неограниченно повелевает, не нуждается в средствах для достижения своей цели, для реализации своего пред­мета и призывает к существованию все, что ей угодно, непосредственно, само собой, то есть просто волей. Эгоист страдает, если не может удовлетворить своих желаний и потребностей непосредственно, то есть если между пред­метом и желанием, между целью в действительности и целью в представлении есть трещина. И вот, чтобы изба­виться от этого страдания и освободиться от границ действительности, он признает истинным, высшим сущест­вом существо, создающее вещи одним словом «я хочу». Поэтому еврей считал природу, мир продуктом дикта­торского слова, категорического императива, волшебного заклинания.

Все, что не имеет для меня теоретического значения, все, что я не признаю существенным в теории или разуме, то лишено для меня теоретического, существенного осно­вания. Волей я лишь усиливаю, реализую его теоретическое ничтожество. Мы не обращаем внимания на то, что пре­зираем. Человек обращает внимание лишь на то, что он уважает. Созерцание есть признание. Все созерцаемое нами очаровывает кичливую волю, стремящуюся все подчинить себе, очаровывает своей скрытой притягательной силой, покоряет своим внешним видом. Все, что производит впе­чатление на теоретическую мысль, на разум, выходит из-под власти эгоистической воли, реагирует, оказывает сопротивление. Что разрушительный эгоизм обрекает смерти, то исполненная любви теория возвращает жизни.

Столь упорно отвергаемое учение языческих филосо­фов о вечности материи или мира имеет только тот смысл, что природа была для них теоретической истиной (7). Язычники были идолопоклонники, то есть они созерцали природу; они поступали так же, как поступают теперь глубоко-христианские народы, делающие природу пред­метом своего восхищения, своего неустанного исследования. «Но ведь язычники поклонялись предметам при­роды». Это правда, но поклонение есть только детская религиозная форма созерцания. Созерцание и поклонение — по существу одно и то же. Я смиренно приношу в жертву тому, что созерцаю, лучшее, что я имею: мое сердце, мою мысль. Естествоиспытатель тоже преклоняется перед природой, когда он с опасностью для жизни извлекает из недр земли какой-нибудь лишай, какое-нибудь насе­комое или камень, чтобы восславить их светом созерцания и увековечить в научной памяти человечества. Изучение природы есть служение природе, идолопоклонство в смысле иудейского и христианского бога, а идолопоклонство есть не что иное, как примитивное миросозерцание человека; ведь религия есть не что иное, как примитивное, поэтому детское народное, но еще ограниченное и несвободное созерцание человеком природы и себя. Евреи, напротив, возвышались над идолопоклонством до служения богу, над тварью до созерцания творца, то есть возвышались над теоретическим созерцанием восхищавшей язычников природы до чисто практического созерцания, подчиняю­щего природу только целям эгоизма. «Не поднимай очей твоих к небу, не смотри на солнце, месяц и звезды, не будь отступником, не поклоняйся и не служи этим небесным полчищам, созданным (то есть подаренным) господом богом твоим для всех народов под всем небом» (8). Итак, творение из ничего, то есть творение только как акт деспотический, объясняется неизмеримой глубиной и силой еврейского эгоизма.

На том же основании творение из ничего — во всяком случае в том виде, как оно изложено здесь, — не есть пред­мет философии, потому что оно в корне уничтожает вся­кое истинное умозрение и не представляет никакой точки опоры для мышления, для теории. Это для теории бес­почвенное и необоснованное учение лишь подтверждает утилитаризм, эгоизм выражает только приказание делать природу предметом пользования и наслаждения, а не мышления и созерцания. Но, разумеется, чем бессодержатель­нее такое учение для естественной философии, тем глубже становится его «умозрительное» значение; ибо, не имея никакой теоретической точки опоры, оно доставляет для умозрения безграничный простор произвольных, необо­снованных толкований и умствований.

История догматов и умозрений уподобляется истории государств. Древние обычаи, права и учреждения сущест­вуют долгое время после того, как они утратили всякий смысл. То, что некогда существовало, не желает отказаться от своих прав на вечное существование; то, что когда-то было хорошо, желает остаться хорошим навеки. Затем на сцену выступают толкователи и философы и начинают рассуждать о глубоком смысле, потому что истинный смысл им неведом (9). Точно так же непоследовательно религиозное умозрение рассматривает и догматы вне той связи, при которой они только и имеют смысл; оно не сводит их критически к их истинному внутреннему источ­нику; оно приписывает второстепенному значению глав­ного, и наоборот. Оно считает бога первым, а человека вторым. Таким образом извращается естественный поря­док вещей! Первое, это — как раз человек, второе — объек­тивированная сущность человека: бог. Только позднее, когда религия облеклась в плоть и кровь, можно сказать: человек таков, каков его бог; но и это положение выражает лишь тавтологию. Однако и первоначально было иначе, а ведь только изучая происхождение, можно познать его истинную сущность. Сперва человек бессознательно и непроизвольно создает по своему образу бога; а затем уже этот бог сознательно и произвольно создает по своему образу человека. Это прежде всего подтверждается ходом развития израильской религии. Отсюда возникло недого­воренное теологическое, положение, будто откровение божие идет рука об руку с развитием человеческого рода. Это, конечно, так; ибо откровение божие есть не что иное, как откровение, самораскрытие человеческого существа. Супранатуралистический эгоизм евреев не вытекал из создателя, а наоборот: в творении только как бы оправды­вал израильтянин свой эгоизм перед судом своего разума. Разумеется, и израильтянин как человек, даже из практических оснований не мог уклониться от теорети­ческого созерцания и преклонения перед природой. Но прославляя мощь и величие природы, он только просла­влял мощь и величие Иеговы. Эта мощь Иеговы наиболее ярко проявилась в чудесных творениях, созданных им на благо Израиля. Следовательно, прославляя эту мощь, израильтянин опять-таки имеет в виду самого себя. Он прославляет величие природы по тем же соображениям, по которым победитель преувеличивает силу своего про­тивника, чтобы тем в большей степени удовлетворить свое тщеславие и еще более себя прославить. Велика и могу­щественна природа, созданная Иеговой, но еще более велико и могущественно себялюбие Израиля. Ради него останавливается солнце; ради него, при объявлении за­кона, происходит землетрясение; одним словом, ради него изменяется все существо природы. «Вся тварь снова свыше преобразовалась в своей природе, повинуясь особым повелениям, дабы, сыны твои сохранились невредимыми». (Премудр. 19, 6). Бог, по Филону, дал Моисею власть над всей природой; каждая стихия повиновалась ему, как владыке природы. Потребности Израиля — всесильный мировой закон, нужда Израиля — судьба мира. Иегова есть признание Израилем святости и неизбежности своего существования — неизбежности, перед которой бытие при­роды, бытие других народов исчезает в ничто. Иегова — salus populi, спасение Израиля, в жертву которому должно быть принесено все, стоящее на его дороге. Иегова — исклю­чительный, монархический эгоизм, истребительный гнев в пламенных очах мстительного Израиля; одним словом, Иегова есть «Я» Израиля, признавшего себя конечной целью и владыкой природы. Итак, в мощи природы из­раильтянин прославляет мощь Иеговы, а в мощи Иеговы — мощь собственного самосознания. «Слава тебе, боже! Бог — помощь наша, бог — спасение наше!». «Иегова бог — моя сила». «Сам бог повиновался слову героя (Иешуа), ибо он, сам Иегова, сражался перед Израилем». «Иегова — бог войны»(10).

Постепенно для отдельных умов идея Иеговы приобрела более широкое значение, и любовь его распространилась на людей вообще, как мы это, например, видим у автора книги Ионы. Но это не характерно для израильской рели­гии. Бог отцов, с которым связываются самые дорогие воспоминания, древний исторический бог останется на­всегда основанием религии (11).

Примечания.

1.У Диогена Лаэрция (II, 10) дословно сказано: «для созерца­ния солнца, луны и неба». Подобные мысли встречаем и у других философов. Так, стоики говорили: «Человек рожден для созерца­ния мира и подражания ему» (Цицерон, De naturae).

2.«Евреи утверждают, что божество осуществляет все через слово и, что все сотворено по его повелению, чтобы показать, как легко оно осуществляет свою волю и как велико его могущество. Псалом 33,6: «Словом господним созданы небеса. Псалом 148, 5: Он повелел, и они сотворились» (Z. Clericus, Comment. in Mosem. Genes, I. 3).

3.Моис., 16, 12.

4.Моис., 28, 20.

5.Моис., 24, 10, 11. См. Clericus: «Они не только не помыш­ляли о смерти при виде божества, но даже стали пировать».

6.1. Цар., 4, 30. 34.

7.Впрочем они, как известно, думали о природе различно (см. например, у Аристотеля, De coelo, lib. I, c. 10). Но их разномыслие являлось несущественным, так как творческое существо и у них представляется существом более или менее космическим.

8.«Хотя небесные тела созданы не человеком, но все-таки они созданы ради людей. Поэтому никто не должен поклоняться солнцу, но мысленно возноситься к творцу солнца» (Климент Алексан­дрийский, Соh. аd. gentes).

9.Разумеется, лишь в отношении абсолютной религии, так как относительно других религий они выставляют бессмысленными и смешными те или иные представления и обряды этих религий, обряды нам чуждые, первоначальный смысл и цель которых нам неизвестны. Между тем почитание, например, мочи коров, которую пьют парсы и индусы, чтобы получить прощение грехов, на самом деле нисколько не смешнее, чем почитание гребня или обрывка риз матери божией.

10.По Гердеру.

11.Здееь необходимо заметить, что преклонение перед мощью и величием бога вообще, так же как Иеговы, в природе является лишь преклонением перед мощью и величием природы — если и не в сознании израильтянина то фактически (см. об этом «П. Бейль»). Но доказывать это формально не входит в наш план, так как здесь мы останавливаемся только на христианстве то есть на почитании бога в человеке. Впрочем, принцип такого доказатель­ства достаточно выражен уже и в настоящем сочинении.